— Я просто досолил, — скромно оправдался Стас. — Кажется, Кольке трудно будет на ноги встать, если не усилить его питание. Где краковская колбаса? Коля, дать тебе солонку?

Вера Герасимовна возмутилась:

— Диетический режим должен быть бессолевым!

— Так ведь у него ранение было, а не дизентерия, — объяснил Стас. — А ещё удивляетесь, почему он такой землистый.

— У нас на второе печень с черносмородинным желе для кроветворения, — защищалась Вера Герасимовна.

— И икру сюда давайте. Я, я буду есть икру! Пусть на первое полезно хлебнуть пару ложек водицы из аквариума. Я согласен, я хлебнул. А теперь давайте поедим.

Вера Герасимовна посопротивлялась, посулила просоленному и проперчённому Стасу уйму тяжких заболеваний, но в конце концов сдалась, только звучно со значением вздыхала, когда Самоваров зарился на недиетическое. Осмелевший Стас сбегал в переднюю, к своим карманам, и вернулся с маленькой бутылочкой. В бутылочке была прозрачная, прозрачнее супа, весёлая жидкость. На бутылочке красовалась этикетка с патриотическим, годуновской вязью выведенным названием. После бутылочки не хотелось уже поминать прошлое и говорить о болезнях. Хотелось рассуждать о приятном. Приятное начала говорить Вера Герасимовна:

— Коля, нам бы прибраться надо. Завтра в десять я, к сожалению, на работе буду, — приедет группа.

— Какая группа? — тускло прореагировал Самоваров и тут же вообразил себе очередное нашествие музейного актива с килограммом яблок и с праведным желанием поприятнее убить часа четыре служебного времени.

— Как какая? Съёмочная! — победоносно объявила Вера Герасимовна.

— Что?! — в один голос воскликнули Стас и Самоваров.

— Чего вы всполошились? — улыбнулась Вера Герасимовна. — Успеем сделать уборку. Подашь вчерашнее печенье… Я принесла льняные салфетки. Ещё покойная свекровь дарила, очень хорошие. Яблоки и апельсины остались от позавчерашнего, когда музейные к тебе приходили… я утром забегу, всё накрою…

— Кому? — снова нестройным дуэтом спросили Самоваров и Стас.

— Дергачёвой. Да вы что, телевизор не смотрите?! «Вечерний чай с…»?! Вы дикари. Там так устроено: сидит пьёт чай эта Дергачёва, а с ней вместе выдающийся человек. Скажем, депутат Госдумы, какой-нибудь Бурс или Лада Дэнс. Ведь все выдающиеся, которые родом из Нетска или через Нетск проезжают, этот чай пьют. Коля, не прикидывайся, что не видел этой передачи. Заметь, о чае заботиться не надо. У них спонсор чаем торгует. Громаднейший чайник ставят с названием фирмы, и ты, Коля, потом этот чайник возьмёшь и что-нибудь про фирму хорошее скажешь… Всего два слова, не морщись! Тебя, я думаю, научат… А в пятницу уже будем смотреть! Представляешь! Ты — выдающийся человек!.. А разве нет? Это Баранов тебя рекомендовал, сказал, что ты героически спас… и всё такое! Баранов уже пил там чай две недели назад, как раз когда Ленина у нас кокнули. Замечательная была передача! Все смотрели!.. Да, забыла: там надо какой-нибудь неожиданный талант показать… Станцевать, скажем… Ну, сделать шпагат, анекдот рассказать, фокус показать… Омлет изжарить…

— И Баранов сидел, делал шпагат? — фыркнул Самоваров и тут же осёкся. Этот сможет и не такое.

— Нет, он спел арию. Кончака, кажется. Я не поняла, он так громко пел… Ты, Коля, мог бы стихи почитать. Ты что-нибудь из школьной программы помнишь?

— Басню «Свинья под дубом».

— Наверное, подойдёт… Или лучше им сказать, что ты это печенье сам пёк, я тебе рецепт дам…

— Ты что, Самоваров, в самом деле собираешься плясать и декламировать про свинью? — озабоченно спросил Стас.

— Нет, что ты! — испугался приятель. — Но откуда свалилась на мою голову эта чайная церемония?

Вера Герасимовна потупилась.

— Они звонили позавчера, когда ты спал. Я дала согласие. Разве я могла предположить, что ты не захочешь? Это же неестественно! Глупо! Ведь телевидение!.. Тебя же все будут знать! Я просто уверена, что тебе начнут писать… скажем, девушки! И возможно…

— Невозможно! — отрезал Самоваров. — Абсолютно невозможно.

— Но почему, почему? Все хотят славы!..

— Да вы что, серьёзно всё это? — не выдержал Стас. — Вы что, братии этой не знаете? Коля! И на порог их не пускай! Наставят тут своего барахла, своих чайников, натопчут, сожрут печенье, покривляются, а назавтра дорогие телезрители узнают, что твоя фамилия Паровозов, что ты пекарь печенья и интересен только тем, что умеешь шевелить ушами! Знаем, снимались!

— Как! И вы? — оживилась Вера Герасимовна. — Вы тоже снимались? У Дергачёвой?

— Нет, Бог пронёс. Но в паре криминальных передач… И ещё — газетки… Это всё одна шайка! Потом и не отплюёшься. Или Колян желает быть звездой?.. Видите, не желает. И без того про ваш музей такое в программе «Вести» передавали…

Вера Герасимовна даже подпрыгнула.

— Вот! Вот! — закричала она. — Из-за этого и надо с Дергачёвой чай пить! Ведь это наглость и наглость! Колю не упомянули совсем, вас, Станислав Иванович, тоже! Коля, не маши руками! Они ведь всё переврали, всё наизнанку перекрутили! Тарахтели про правоохранительные органы, и ваш какой-то, Станислав Иванович, начальник лысоватый врал, что была якобы продуманная операция. Совместно с Департаментом культуры. И тот именно молодой человек из департамента, который с ожирением и теперь к Вердеревской ходит, всё выявил и обезвредил. Каково! Почему бы теперь Коле не рассказать, как на самом деле было?

— Да никому это не надо! — цинично ухмыльнулся Стас. — Коля — боец невидимого фронта. О нём узнают не скоро. И не скоро его наградят.

— Не наградят, — наивно продолжала бушевать Вера Герасимовна. — Наградят этого толстого, а он ведь носился с Оленьковым и с выставкой, как с писаной торбой. Откуда же он герой? Одну только Наконечникову на пенсию турнули.

Наконечникова была та самая дама со стройными ножками, которая приходила вместе с жирняем давить на Самоварова. Дама и жирняй, наружно составлявшие слащаво-согласную пару, на деле воевали друг с другом не на жизнь, а на смерть, пока наконец по законам природы дама, как немолодая и менее выносливая и вёрткая, не была повержена жирняем. Все грехи со Скальдини списали на неё и убрали её на пенсию, что было для энергичной дамы равносильно Берёзову Меншикова. О музейном деле город шумел, но вранья было так много, а Баранов на всех углах кричал о столь баснословных вещах (в которые и сам стал верить), что никто ничего не понимал. А понимать и не хотелось. Новости старятся и приедаются быстро. Самоваров знал это, поэтому твёрдо заявил Вере Герасимовне:

— Хватит хлопотать о моей славе. Завтра я прикинусь хворым и не отворю гражданам, вооружённым чайником, дверь. А ещё лучше и приличнее — позвоню и откажусь от передачи.

Вера Герасимовна обрадовалась:

— Да-да! Скажешься больным. Могло же тебе поплошать? Ты же ранен. Хороший предлог. Съёмки можно перенести на потом. Ты привыкнешь к мысли, что это нужно…